В любом национальном конфликте есть та счастливая фаза, когда его еще можно изучать по анекдотам. Карачаево-Черкесия, как и соседняя Кабардино-Балкария — республики, в которых одна титульная нация, как считается, ущемлена другой титульной нацией. Кабардинцы доминируют в Кабардино-Балкарии, их родственники черкесы — обиженное на карачаевцев меньшинство в Карачаево-Черкесии. Один из лидеров черкесского движения «Адыгэ Хасэ» Мухаммед Черкесов рассказал о тысячелетнем черкесском этикете и истории этих бескрайних земель, в которой еще шестьсот лет назад признаки существования карачаевцев не прослеживались. О мире и дружбе, которые все равно царили между народами, и, в частности, о том, как любая карачаевская свекровь мечтала заполучить черкешенку-невестку. Почему? «Не скажу», — вдруг создал Мухаммед Черкесов интригу. И только с оговоркой «не для прессы» рассказал анекдот про карачаевцев. Не бог весть какой смешной и новый. Как выяснилось уже через час, точно такой же рассказывают про черкесов карачаевцы. Вполне беззлобно. «Если черкесы у нас историю украли, что им стоит украсть у нас анекдот?»

«Из республики уезжают все. Кроме карачаевцев. Подумайте сами — о чем это говорит?» — спрашивает Черкесов. «Они очень много требуют, — парирует лидер карачаевского национального движения Мухаммед Абайханов. — Их же меньшинство? А у нас демократия, значит, меньшинство должно подчиняться. И у кого в руках крупный бизнес? У черкесов». «Да, а что нам остается?» — все так же заочно отвечают черкесы и загибают пальцы: «Министр сельского хозяйства — их, министр финансов — их».

И тогда я спросил Мухаммеда Черкесова без обиняков: «То есть, все у черкесов настолько плохо, что они отстранены даже от коррупционных потоков?» — «Ну, конечно!»

«Вся межнациональная рознь в том, что две группировки бьются за близость к финансовым потокам?» — так же прямо спросил я у Мухаммеда Абайханова, и он посмотрел на меня с любопытством, как на человека, который, наконец, догадался, что творог делают из молока.

Проект «Каждому по Ингушетии»

В общем, июньский съезд черкесского народа потребовал разделения республики и создания Черкесской автономии. Сенсацией требование не стало.

Хроника совместного существования черкесов и карачаевцев так же захватывающа, как и вообще история перекройки местных административных рубежей. Латая карту после ликвидации Горской республики, так и не ставшей воплощением большевистской мечты о всеобщем кавказском умиротворении, карачаевцев и черкесов в 22-м году объединили — чтобы спустя четыре года снова разъединить. Как уверяют и карачаевцы, и черкесы, в связи с невозможностью совместного проживания. Потом, в 43-м, карачаевцев депортировали — и границы снова меняли, как пришлось менять их снова, когда они вернулись и совместное их проживание с черкесами было признано не только возможным, но и необходимым. Словом, черкесы, привыкшие быть отдельной автономией, оказались меньшинством в странном образовании внутри Ставропольского края. Когда в 91-м году вехи снова сменились и Карачаево-Черкесия обнаружила себя полноправным субъектом федерации, все пять ее государствообразующих народов — карачаевцы, русские, черкесы, абазины и ногайцы — предложили и вовсе счесть республику анахронизмом и разделить ее на пять же отдельных территорий. С учетом размеров республики местные остряки назвали эту систему проектом «Каждому по Ингушетии».

Теперь о своих тогдашних ошибках говорят и карачаевцы — дескать, погорячились, не стоило поддаваться на черкесские провокации, и черкесы: «Мы дали слабину. Чиновнику же лучше руководить большим колхозом, чем маленьким, и наши чиновники нас уговорили».

А статистика смешанных браков еще оставалась жизнеутверждающей, и, как вспоминают 40-50-летние, национальность тех, с кем они учились в одной школе, они узнают только сегодня. Идиллии, может быть, и не было, но все знали, что при любом раскладе все разрулится, до крайностей дело не дойдет, и сотня черкесов врукопашную против сотни карачаевцев — это из истории какого-то другого города. Оказалось, того самого. Станицы Баталпашинской, потом Ежово-Черкесска и, наконец, просто Черкесска. Межнациональная полемика перешла в обыденность поножовщины. В центре города и на его окраинах. Где-то раз в месяц и уже несколько лет.

В Карачаево-Черкесии даже точно знают если не день, то неделю, в которую все началось: в мае 99-го, на президентских выборах. Вечный начальник республики Владимир Хубиев уходил в историю вместе, как могло показаться, с принципом, согласно которому первый человек в республике должен быть карачаевцем. Мобилизация могла быть только национальной. И, как оно бывает в таких случаях, беспощадной. Мобилизация удалась на славу — с обеих сторон.

Оказалось, что в межнациональном конфликте действительно не бывает победителей и проигравших. И вовсе не по той причине, по которой, как принято считать, не бывает таковых в ядерной войне.

Победа — не цель, и поражение — не провал. Победа и поражение — это просто разные технологии и разные амплуа. В той обычной северокавказской игре, которую мы уже успели изучить на долгом пути из Дербента в Черкесск.

Национальный откат

В карачаевских аулах пейзажи ничуть не менее лунные, чем в черкесских. Как бы ни распределялись посты в правительстве. Свой диагноз Карачаево-Черкесии и, может быть, всему Северному Кавказу публицист Мурад Гукемухов облекает в форму сочувствия местному чиновнику: живется ведь ему намного труднее, чем, скажем, красноярскому коллеге. «У того — Енисей. У нашего — жалкая Кубань. Тому, чтобы построить дом в Сочи, нужно из дотаций на укрепление береговой линии украсть процент-другой. Наш должен украсть все…»

Как утверждается, в Карачаево-Черкесии поголовье овец — около миллиона. «Но даже в самые счастливые советские годы в Карачаево-Черкесии оно едва достигало 400 тысяч», — говорит Гукемухов. Говорят про 10 тысяч лошадей, и осведомленные люди готовы пойти на самоубийство, если их наберется хотя бы тысячи две. «Когда-то прямо с гор по трубам сюда текло молоко, — словами из детской сказки вспоминает минувшее казачка Татьяна Козырева из станицы Исправная. — Там были пастбища, а здесь — сырзавод». Оказалось, именно сырзаводом когда-то были эти руины, наводящие на подозрение, что бомбардировщики, летевшие утюжить Грозный, по дороге случайно уронили пару бомб здесь, в предгорьях Архыза. И в самом деле, зачем нужен сырзавод, если рентабельность скота, существующего исключительно в отчетах, в разы выше каких-то дурацких технологических цепочек, о которых мы, смеясь, рассуждаем с экономистами, и зачем строить дороги, если деньги исправно идут на те, что давным-давно и построены, и уже разбиты.

А бюджет великой страны ведь и вправду выглядит настолько бездонным, что коммерческие схемы издевательски просты. Скажем, сорок тысяч рублей выделяется на душу населения ветхого жилья. Чего-то приличного на эти деньги в Черкесске не купишь, зато можно прописать в лачуге десяток человек, которые немедленно, всего за половинный откат получают четыреста тысяч произведенных из воздуха рублей. Надо ли кому-то объяснять, что источник неиссякаем и лачуга ждет следующих счастливых обитателей?

А в связи с тем, что сырзавод никому не нужен, дотаций требуется все больше. Чем больше дотаций, тем острее борьба. Поэтому местная политика — это искусство повышать ставки. По всем законам финансовой пирамиды, потому что пирамида, переставая расти, немедленно рушится. У каждой республики технология своя, в Карачаево-Черкесии она незамысловата, как схема получения компенсации за ветхое жилье, и называется «межнациональный конфликт». Поэтому, допустим, откат, который везде откат, в ситуации межнационального противостояния ко всем своим преимуществам еще и монополизируется, потому что и откатывать надо по национальной вертикали. Может быть, кстати, и по этой причине в Черкесске, который даже самые большие его патриоты не решаются назвать лучшим городом на земле, стоимость квадратного мера приближается к московской.

В Карачаево-Черкесии все без обиняков. Все по-честному — в том смысле, что никто ничего не скрывает. И даже межнациональный конфликт разыгрывается с какой-то пародийной нарочитостью. Будто просто из приличий: надо — значит надо.

Бюджет для Великой Черкесии

Естественно, самые бюджетные министерства вроде минсельхоза отдаются карачаевцам. «Но ведь что такое национальная вертикаль? — задается вопросом Гукемухов. — Ты же не просто складываешь деньги в чемодан или раздаешь тем, кто под тобой. Деньги — это ресурс, они должны быть готовы к работе, и ты, сидя наверху, должен в любую минуту знать: в нужный момент твои люди скинутся и мобилизуются». Так было всегда, в нужный момент по своим вертикалям скидывались и мобилизовывались и карачаевцы, и черкесы. Вопрос только в том, кого считать своими людьми.

Карачаевцами были все три президента — и Владимир Семенов, и Мустафа Батдыев, и нынешний глава республики Борис Эбзеев. Но Мухаммед Абайханов, один из лидеров одной из карачаевских национальных организаций, хитро улыбается: «Чего черкесы жалуются — у них же был свой президент». — «Кто это?» — «Батдыев». Обида карачаевцев на своего соплеменника непреходящая, но и не запальчивая. Все понятно, и обижаться не на что — бизнес. Батдыев, получивший власть, быстро обнаружил, что присягать ему на верность карачаевские элиты не торопятся. Пришлось ставить на черкесов. Впрочем, Абайханов не совсем точен, и «черкесским президентом» Батдыев тоже был недолго. Карачаевцы, осознав ошибку, изъявили готовность к сотрудничеству. Все стало на свои места, вертикаль восстановилась, и Мустафа Батдыев остался в новейшей истории российского федерализма сильным президентом.

Его сменщик Борис Эбзеев судьбу искушать не стал. Какие карачаевские элиты у него были, на те он и положился, не дожидаясь присяги. В связи с чем уверенности в том, что в случае необходимости карачаевская вертикаль скинется и мобилизуется, как и вообще в существовании такой вертикали, никакой нет. Поэтому в Москве Борис Эбзеев считается слабым президентом. И тем острее борьба. И, как считается, межнациональный конфликт.

С одной стороны, на площадях пока никто не собирается. А с другой стороны, Мурад Гукемухов убежден, что сегодня ситуация даже хуже, чем она была в горячие майские дни 99-го. «Тогда каждый из национальных лидеров контролировал свою толпу. И отвечал за нее перед Москвой — таковы были правила игры. Сегодня если толпу кто-то и контролирует, то никакой ответственности ни перед кем он уже не несет». Вертикаль пожирает саму себя к радости тех, кто должен ее крепить. Карачаевские группировки, побеждая в борьбе с черкесами, бьются между собой, а черкесы время от времени спорят, кто именно из их сильных людей, борясь за право быть опорой Москвы, организовал свое самоутверждение на историческом и никем не замеченном съезде. В его требованиях ничего, кстати, не было про Великую Черкесию, которая охватывает и Кабарду, и Адыгею, которая вообще в Ставрополье, и изрядную часть олимпийского Краснодарского края. Но в приватных разговорах поверившие в идею черкесы подтверждают: да, Кабардино-Балкария должна войти в состав Черкесии. «А как же балкарцы?» — «Пусть задумаются…» И все понимают: с таким же успехом можно присоединить Турцию или Иорданию по факту нахождения там большой черкесской диаспоры. Но ничего не остается и нельзя останавливаться. Политика в этих краях только и может быть искусством повышения ставок.