Статьи

*Осетинские лексические единицы приводятся в транскрипции, в которой они отражены в Историко-этимологическом словаре осетинского языка.

ajwan д. ‘насмешка’,’издевка’, ‘глумление’. Автор сопоставляет с каб. awan ‘издевка’, ‘глумление’ (Абаев, I, 42). Тюркское происхождение данной лексемы совершенно проигнорировано, несмотря на: кар.-балк. оюн [ojun] ‘игра’, ‘веселье’, ‘забава’; ‘трюк’, ‘зрелище’; ‘выходка’, ‘проделка’, ‘шутка’ (КБРС, 508). В аналогичных значениях имеется в большинстве современных и древних тюркских языков (ЭСТЯ I, 435). Кроме того, кабардинское awan само является тюркским заимствованием (ЭСАЯ I, 65; Шагиров, 83). Заимствование тюркской лексемы посредством кабардинского языка здесь тоже исключено, поскольку дифтонг aw в кабардинской форме веляризован, в отличие от осетинской и карачаево-балкарской форм.

æfsīn и. | æfsīnæ д. ‘хозяйка дома, распоряжающаяся хозяйством, припасами, стряпней, угощением’; также ‘свекровь’ по мнению Абаева восходит к *abi-šaiϑni- от šay- ‘обитать’, ср. ав. aibišaetan- ‘обитатель’. По его утверждению, кар.-балк. апсын [apsən] ‘жена деверя’ (у Абаева неверно – ‘золовка’) (КБРС, 70) примыкает к осетинскому æfsīn (Абаев I, 110 - 111). Не отрицая, что кар.-балк. и осетинская формы фонетически близки, стоит, тем не менее, говорить не об иранизме в карачаево-балкарском языке, а о тюркизме в осетинском. В отличие от изолированной в современных иранских языках осетинской формы, в тюркских языках кар.-балк. apsən имеет достаточно широкие параллели: в тел. абызын ‘сноха’ (Радлов I, 630), каз. абысын ‘жена старшего брата мужа’, в том же значении в иных тюркских языках: апа, абула, абла (там же, 629). Во всех диалектах ногайского языка содержится термин апсын ‘жены двух братьев’ (Айбазова, 67). В татар. абыстай ‘супруга духовного лица’; ‘тётя’; «обращение к женщине старшей по возрасту» (ТРС), ‘старшая сестра’, ‘родственница’(Радлов I, 629). В куманд. абыча ‘тетка по отцу’ (там же, 630). В уйг., леб. äпчi ‘женщина, хозяйка’, в куманском äпцi ‘супруга’, в алт., тел. äпчi jan [äpči jan] ‘левая сторона’, ‘север’ (букв. «женская сторона»)’ (Радлов I, 923). Вероятно, другое исконно осетинское (иранское) xsīn / æxsīnæ ‘госпожа’, ‘барыня’ (Абаев IV, 236) приобрело современную фонетическую форму и некоторый семантический сдвиг – отношение к женскому полу, в результате контаминации с заимствованным из тюркских æfsīn / æfsīnæ.

ærğaj ‘лосось’. Автор полагает наличие непосредственной связи с каб. arğej ‘акула’. Приводит также чеч. irgho: irghonaš ‘порода рыбы’, и указывает, что дальнейшие связи ведут к тюркским языкам: тюрк. arğan (Абаев I, 176). К сожалению, автор не обратил внимания на наличие в карачаево-балкарском языке слова ыргъай [ərğaj], имеющего значение ‘щука’ (КБРС, 759) и ‘всякая крупная рыба’. Соответствие осетинского æ и тюркского (карачаево-балкарского) ə стабильно как в случае заимствования из осетинского в карачаево-балкарский, так и наоборот. Чеченское irgho свидетельствует о наличии в языке-источнике начальной ə вместо а.

bæx ‘лошадь’. Данное слово В.И. Абаев относит к субстратному (кавказскому) слою осетинского языка вследствие наличия фонетически сходного термина в нахских языках: чеч. beqhi, инг. bagh ‘жеребенок’ (Абаев I, 255). Не учтено, тем не менее, наличие в русском языке бахматъ, в польском bachmat ‘низкорослая лошадь’ (Фасмер I, 136 - 137), а также в татарском – бахбай ‘лошадь’ (ТРС). По мнению М. Фасмера бахмат следует возводить к тюркской форме имени Mähmäd ‘Магомет’ (Фасмер I, 136 - 137). Этому, однако, противоречит татарская форма бахбай [baxbaj]. Тезис В.И. Абаева о «кавказском» происхождении данного слова находится в существенном противоречии с изложенными фактами. Возможна попытка связать с данными из киргизского языка: бакпайак ‘надкопытная часть ноги (между щёткой и копытом)’, бакай ‘бабка, козон (надкопытная косточка лошади или рогатого скота)’, либо предположить образование в результате метатезы baxbaj < bajbaq общетюркское ‘кривоногий’, ‘косолапый’, ‘неуклюжий’ (ЭСТЯ II, 33; VII, 17) с часто встречающимся в тюркских языках в середине слова оглушением заднеязычного q (напр. кар.-балк. qočxar / qocxar вместо общетюркского qočqar- (ЭСТЯ VI, 86; КБРС, 416). Речь, судя по всему, шла о лошадях беспородных с невысокими скаковыми качествами, возможно, использовавшимися в качестве тягловой силы и гужевого транспорта. На это косвенно указывает как приведенное выше польское bachmat ‘низкорослая лошадь’, так и грузинское (имерский диалект) baxi ‘невзрачная, негодная лошадь’, ‘кляча’ (Абаев I, 255).

boqqwyr и.| boqqur д. ‘зоб’, ‘двойной подбородок’. Абаев утверждает о происхождении этого слова из boğ-qwyr ‘подбородок’ (qwyr), отвислый, как у бугая (boğ). И полагает, что балкарская форма boqqur примыкает к осетинской (Абаев I, 268). С данным мнением согласиться нельзя, поскольку балкарская форма напрямую исходит из общетюркского boqurdaq / boqurtlaq / boğurdaq ‘горло’, ‘гортань’, ‘кадык’, ‘шея’ и др., только с геминацией q и редукцией ныне непродуктивного аффикса -daq. Не исключен в балкарской (хуламской) форме ротацирующий (булгарский) вариант общетюркского boğuz ‘горло’ (Хабичев, 77 - 79). По мнению Э.В. Севортяна, речь (в балкарском – А.К.) может идти о звукоподражательном происхождении (имитации крика) по аналогии с узб. буқир < бу-қир ‘орать’, ‘реветь’, ‘плакать навзрыд’, ‘реветь (о животных)’ (ЭСТЯ II, 184). Помимо этого в карачаево-балкарском языке имеется существительное богъакъ ‘второй подбородок’ (КБРС, 154), который, по-видимому, является стяженной формой с некоторым семантическим сдвигом от также существующей в карачаево-балкарском языке формы богъурдакъ ‘трахея’, ‘дыхательное горло’, ‘гортань’ (там же). Этой лексеме имеется прямая параллель в киргизском – богок [boğoq] ‘зоб (болезнь)’. Таким образом, есть все основания говорить о заимствовании осетинской формы из карачаево-балкарской, а не наоборот. Тем более что осетинская форма не имеет иранских параллелей, а приводимое для этимологического обоснования boğ ‘бугай’ самим же автором словаря признано тюркизмом (Абаев I, 264).

būk и.| bok д. ‘сгорбленный’. Абаев считал данное слово основанным на звуковой символике, обозначающих круглое, выпуклое, но не мог привести аналогии из иранских языков (Абаев I, 269). Не разделяя теорию Абаева о существовании в неродственных языках звукоизобразительных слов (идеофонов), следует отметить наличие подобных изоглосс в подавляющем большинстве случаев в языковых семьях, входящих в «ностратическую» языковую макросемью, а значит, фактически они являются еще одним доказательством родства этих языков. В отношении же приведенных выше лексем, следует отметить отсутствие каких-либо параллелей в родственных осетинскому языках, а значит, следует обратить внимание на общетюркский глагол bük- ‘гнуть’, ‘согнуть’, имеющийся и в карачаево-балкарском языке: бюк (с тем же значением). Э.В. Севортян высказал обоснованное сомнение в «звукосимволическом» характере осетинского būk / bok и предположил наличие тюркского источника для этого слова (ЭСТЯ II, 292). С данным мнением следует полностью согласиться.

cægat ‘северный склон горы’, ‘тыльная сторона ножа, топора и пр.’, ‘дом родителей для замужней’. Абаев полагает, что в основе лежит понятие «тыла», «тыльной стороны», отсюда северный, «тыльный» склон в противоположность южному, солнечному; тыльная сторона оружия в противоположность острой; дом родителей, который является для замужней «тылом», и фонетически пытается сближать с согд. *čakāt ‘лоб’, перс. čakād ‘темя’, ‘верхушка’, пехл. čakāt, арм. (из перс.) č’ak’at ‘лоб’, др.-инд. kakātikā- ‘часть лобной кости’. По его мнению кар.-балк. čeget ‘северный склон’ (балк.) и ‘лес’ (карач.) имеют осетинское происхождение (Абаев I, 296). С данными тезисами согласиться вряд ли возможно по целому ряду причин. Имеет место несовпадение, и даже противоречие значений ‘лоб’, ‘верхушка’ и ‘тыл’. Данное семантическое отклонение позволяет говорить о гетерогенности осетинской и индоиранских форм. По мнению А.В. Дыбо «балкарская форма (čeget – А.К.) - не заимствование из осетинского, ее общетюркский характер подтверждается тувинским šet ‘молодая хвойная поросль’, шорским čet ağaš то же, ногайским šege-r ‘кустарник’; так что топоним (Чегет – А.К.) скорее из балкарского, а развитие значения ‘северный склон’ одинаково вероятно и из ‘обух’ (на осетинской основе), и из ‘хвойный лес’ (на тюркской основе)» (Дыбо, 344 - 345). Туда же следует добавить алтайскую и телеутскую форму чäт ‘молодой «хвойный» лес’, ‘молодая роща’, ‘кусты’ (Радлов III, 1982), кирг. чегедек ‘ветка ели’ (КРС). В монографии «Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков. Пратюркский язык-основа. Картина мира пратюркского этноса по данным языка», изданной под ред. Э.Р. Тенишева и А.В. Дыбо, помимо изложенных форм, в значении ‘хвойные поросли’ помимо приведенной тувинской и шорской форм, еще имеются крх.-уйг. šeki-r-tük, тур. čeki-r-dek, гаг. čekerdek, азерб. čäkil, чагат. čeke-r-dek, čekidε, čekε; узб. čakanda ‘облепиха крушиновидная’; уйг. čäkändä, čakanda, караимское čegirdek, čekirdek, čeger ‘лес’, татар. čiki (диал.), кирг. čege-dek, čege-l-dek, южнокиргизское čekende ‘хвойник’, алт. čet ağaš; восстановленные праалтайская форма *č’āki ‘вид хвойного дерева’: пратюркская форма *čeket, прамонгольская форма *čigör- и пратунгусо-маньчжурская *čāk- (СИГТЯ, 134). Следует отметить, что в карачаевском говоре карачаево-балкарского языка чегет [čeget] имеет однозначный смысл ‘лес’, в балкарских же говорах чегет носит смысл ‘теневая сторона’, которую обычно принято считать северной стороной (КБРС, 730), хотя фактически она не всегда совпадает с севером. В отличие от данных карачаевского говора, в котором слово сохранило свой первоначальный смысл ‘лес’ (чему, по всей видимости, способствовала богатая лесная растительность на всей исторической территории Карачая) в балкарском семантический сдвиг ‘лес’ > ‘северная, теневая сторона’ произошел, по-видимому, вследствие отсутствия на территории балкарских ущелий обширных лесов, и те незначительные участки лесной растительности, имеющиеся на территории балкарских ущелий находятся в тенистой стороне горных склонов, что и повлекло за собой изменение первоначального значения ‘лес’ на ‘северная, теневая сторона’. В таком виде слово вошло и в осетинский язык.

сævæg ‘коса’ (орудие). Абаев полагает образование от глагола сævyn ‘бить’, собственно “бьющее” или “секущее” орудие. По аналогичному признаку, по его мнению, образовано и шорское (тюркское) šalgә ‘коса’, буквально “бьющее (орудие)” от šal ‘бить’, ‘ударять’, а также немецкий глагол hauen, означающий ‘бить’ и ‘косить (траву)’. (Абаев I, 305). Вероятней всего, В.И. Абаев заблуждался по поводу происхождения сævæg. Осетинский глагол «косить» образован из тюркского глагола чап-, имеющего то же самое значение. Производные от этого глагола имеют достаточно широкое распространение в тюркских языках: каз. шабу ‘рассечение’, ‘полоть’, ‘рубить’, ‘косить’; шабын ‘покос’, шабынды ‘сенокос’ (Каз.PC, 473 - 474). Кирг. чабык ‘покос’, чабынды ’покос’, ‘сенокос (место)’, татар. чапкыч ‘косилка’, ‘сенокосилка’, чабынлык ‘покос’, ‘место косьбы’, ‘покосный’. Осетинское существительное сævæg ‘коса’ само по себе имеет изолированный характер, поскольку не связано с осетинскими глаголами, означающими «косить сено» - кæрдын, дасын, как и с существительными, имеющими отношение к косьбе: кæрдæг ‘косарь’, ‘жнец’; хосгæрдæн ‘сенокос’, ‘покос’; ‘сенокосный’; хосгæрдæн машинæ ‘сенокосилка’, хосгæрст ‘сенокос (место)’ (ОРС). Такая изолированность лексемы сævæg в осетинском языке является косвенным подтверждением ее заимствованного характера. Следует также отметить семантическую дивергенцию осетинского глагола сævyn ‘бить’, который сам по себе среди иранских языков не имеет близких параллелей (перс. čāpīdan ‘грабить’, язг. caft- ‘воровать’, мундж. cәvd- ‘щипать’, вахан. čavd- ‘собирать’), тогда как в тюркских и финно-угорских языках такие параллели весьма очевидны (алт. čap- ‘бить’, узб. čap- ‘рубить’, уйг. čab- ‘бить’, удм., коми чапыны, чапкыны ‘ударить’, морд. эрзя чавомс ‘бить’ удм. чабыны ‘хлопать в ладоши’; в карачаево-балкарском чабук / чауук / чауукъ ‘хлопать в ладоши’ (“детское” слово)) (Абаев I, 306; КБРС, 719, 728). Более того, в осетинском языке имеются синонимы этого глагола, также имеющие значение «бить» - нæмын, хойын (ОРС), что может является косвенным свидетельством изменения глаголом сævyn своего значения, возможно, вследствие контаминации тюркского и иранского корней.

cūx и. | cox д. ‘недостача’, ‘недостающий’, ‘лишенный’. Возведено без объяснений и толкования к иранскому *čuka, а в качестве неиранских соответствий приведено русское диалектное чукаво ‘в обрез’, чукавый ‘еле достающий’. Приведены также возможные связи на угро-финской почве: венг. csok ‘уменьшаться’, коми чуктыны ‘отпасть’ (Абаев I, 317). Следует, однако, заметить, что М. Фасмером русские чукавый и чукаво не этимологизированы вследствие неясности происхождения этих слов (Фасмер IV, 380). В отношении же угро-финских слов можно предположить тюркское влияние, вследствие ограниченности их распространения среди родственных языков. Наиболее верным, в данном случае, было бы предположение о тюркском влиянии на осетинскую лексику. Так, в тюркских языках ǯoq / žoq / joq / čoq обозначает «отсутствие», ‘нет’ (ЭСТЯ IV, 211 - 213). Начальная аффриката c осетинского слова cūx / cox предполагает также начальную аффрикату в языке, послужившем источником для заимствования. Чаще всего, в карачаево-балкарском языке осетинской аффрикате c соответствует аффриката č. Но, учитывая достаточно древний характер заимствования данного слова в осетинский язык, не следует также исключать аффрикату ǯ, вследствие ее фонетической близости к č. Предположение о серьезном взаимовлиянии осетинского и финно-угорских языков является заблуждением, и «обширные» лексические параллели, на самом деле, вырваны из контекста общих индоевропейско-уральских связей и ностратических лексических параллелей.

cyxcyr, cyxcyraeg и. | cucxur д. ‘вода, падающая с жёлоба’. Абаев полагает, что в основе лежит слово *ćxur ‘вода’ южнокавказского (картвельского) происхождения. Он в этой связи считает, что грузинскому c’qal- ‘вода’ должна соответствовать мегрело-чанская č’qor-, č’qur-. (Абаев I, 327) Однако данной формы (а это признается и самим Абаевым!) в мегрельском и чанском нет (там же). Кроме того, нет удовлетворительного объяснения наращения в начале cu-. Полагаю более обоснованным выводить этимологию данного осетинского слова из кар.-балк. существительного čučxur / cucxur ‘водопад’ (оно же отложилось так же и в чеченском – čaxčari ‘водопад’). В свою очередь существительное čučxur образовано от кар.-балк. (тюрк.) глагола čučxu- ‘ковырять’ (КБРС, 739), ‘ворошить’. Здесь нет никакого семантического сдвига, поскольку сам бурный поток или водопад характеризуются тем, что расковыривают землю, камни, растительность, деревья в отличие от спокойного водного потока. С точки зрения кар.-бал. речи здесь никаких семантических сложностей нет. О тюркском характере глагола čučxu- свидетельствует хакас. форма чухчыла- ‘ковырять’, ‘выковыривать что-л.’. (ХРС, 324), татар. чоку ‘долбить’, ‘выдалбливать’; ‘ковырять’; ‘копать’, ‘вырыть’; чокчыну ‘доискиваться’, ‘допытываться’; ‘тщательно исследовать’. Кроме того, следовало бы обратить внимание на киргизские формы шаркыра- ‘бурлить’, ‘грохотать камнями’ (когда бурный поток катит по дну камни), шаркырак ‘грохот’ (напр. водопада или бурной реки), шаркырама (о воде) ‘бурлящий’, ‘бурный’, шаркыратма ‘водопад’. И казах. сарқырама ‘водопад’ (КазPC, 522.), которые вряд ли идут из формы sarq- ‘течь’. Правда, существует вероятность того, что здесь в кирг. и каз. формах имеет место звукоподражание.

dombaj ‘зубр’; в новейшем употреблении также ‘лев’. Абаев считает его общекавказским. (Абаев I, 365). Ни в коей мере не вступая в дискуссию по поводу общекавказского характера данного слова как термина для обозначения такого животного как зубр, следует, тем не менее, отметить его тюркское происхождение: кар.-балк. доммай ‘зубр’, тур. dombay ‘самка буйвола, буйволица’, ног. домбай ‘толстый’, ‘полный’, азерб. домба ‘выпуклый’, кирг. домпой, томпой ‘быть выпуклым’, ‘выдаваться выпуклостью’ (ЭСАЯ I, 151 - 152), а также домбай (каз.) ‘стог’ (Радлов III, 1728), томбай (тур.) ‘морская корова’ (там же, 1240) . Для кар.-балк. формы характерна поздняя ассимиляция согласного b в соответствии с правилами кар.-балк. фонетики: dommaj < dombaj.

dorbun д. ‘пещера’. Сам В.И. Абаев по поводу происхождения этого слова показывает следующее: «В изданных дигорских текстах не встречается, равно и в наших записях. Тем не менее с уверенностью восстанавливается на основании балкарского заимствованного дорбун ‘пещера’. Представляет сложение из дор и бун, где дор ‘камень’, а бун употреблено здесь в значении ‘пол’: «с каменным полом». Обычное слово для пещеры в современном осетинском – лаегает» (Абаев I, 370). То есть, самого слова дорбун в осетинском языке нет. Абаев, всего лишь, «восстановил» его из карачаево-балкарского дорбун, означающего ‘пещера’. Но, надо заметить, что семантически слово ‘пещера’ мало соответствует значению ‘каменный пол’, приводимый Абаевым в качестве возможно бытовавшего в прошлом осетинского термина. Ведь в пещере не только пол каменный, она характеризуется как раз тем, что представляет собой своего рода каменный мешок. В самом осетинском, как отметил Абаев, для обозначения пещеры существует другое слово – лаегает, фонетически никак не связанное с дорбун. Полагаю, что кар.-балк. и осет. dorbun происходят из тюркского слова, имеющего значение ‘мешок’, поскольку по своей форме пещера напоминает мешок, только каменный. В тюркских языках распространены фонетически близкие dorbun слова, обозначающие ‘мешок’, ранец, опухоль на теле: тур., крм., азерб. torba ‘мешок, котомка’ (Радлов III, 1189), кирг. торбо ‘небольшой мешок для зерна’, дорбо ‘торба (небольшой мешок надеваемый лошади на морду для кормления зерном)’, каз. дорба ‘ранец’, ‘саквояж’, ‘сумка’, ‘торба’, ‘мешочек’. дорбадай ‘мешкообразный’. дорбалау ‘брать мешочком’, ‘складывать в мешочки’. Не стал бы совершенно исключать тув. дөмбүң ‘бидон’; ‘деревянный сосуд с узким голышком’. Очень интересны татар. и тур. формы: төрбә [törbä] ‘склеп’, ’усыпальница’ (татар.) (ТРС), türbä ‘мавзолей на могиле’, ‘простая могила’ (тур.) (Радлов III, 1566). Думаю, что не следует исключать и происхождение отсюда же общетюркского türmä ‘тюрьма’, ‘темница’ (там же).

ʒormaæ, zormæ ‘колбаса (из тонких кишок)’. Автором приведены груз. (рачин.) форма ǯurma ‘кушанье из потрохов’, каб. žerumä, убых. ǯermɛ ‘колбаса’, и совершенно не упоминаются тюркские параллели (Абаев I, 398). Об общетюркском характере лексемы свидетельствуют: кар.-балк. джёрме [ǯörme], баш. йүrmə, тув. чөреме, кирг. жөргөм и многие другие с общим значением ‘разновидность домашней колбасы’ (ЭСТЯ IV, 235 - 236). В приведенных же Абаевым языках данная лексема является безусловным заимствованием из карачаево-балкарского языка.

ʒubandi д. ‘разговор’, ‘беседа’. Автор этимологизирует из арабского ṣoḥbat ‘общение’, ‘разговор’, ‘беседа’ (Абаев I, 399). Данная точка зрения ошибочна. Слово этимологизируется из тюркского (в том числе и кар.-балк.) глагола ǯuban-, имеющего значение ‘утешать(ся)’, ‘забавлять(ся)’, ‘развлекать’; ‘успокаивать(ся)’. Параллели в тюркских языках обширны (ЭСТЯ IV, 240).

ʒyğംyr и. | ʒuğur д. ‘пестрый’, ‘полосатый’, ‘пятнистый’, ‘конопатый’. Здесь, несмотря на очевидные тюркские параллели: кар.-балк. ǯuğur ‘пестрый’, ‘веснушчатый’ (КБРЯ, с. 255), кирг. чаар ‘пёстрый’, татар. чуар ‘пёстрый’, ‘пегий’, ‘рябой’, ‘разноцветный’; в переносном смысле ‘разношёрстный’, ‘пёстрый’ (ТРС), тув. шокар ‘пёстрый’, ‘рябoй’, ‘пят¬нистый’ (Тув.РС) и др., замечено это не было, и В.И. Абаев вновь отнес данное слово к несуществующим идеофонам (Абаев I, 402), тогда как заимствование из кар.-балк. языка очевидно.

g΄eben и. | gebena д., в ир. ‘саван’, в диг. ‘короткая верхняя одежда из грубого материала’ (Абаев, т. 1, с. 517). Здесь автор, на наш взгляд, ошибочно объединил две возможно не связанные между собой лексемы: иронская форма идет из араб. kafan ‘саван’, а дигорская - из кар.-балк. gebenek ‘пальто из войлока’, тур. käpänäk ‘дождевой плащ’, kebänäk ‘кафтан из кошмы’ (там же). Происхождение тюркской формы из kep ‘форма’, ‘модель’, ‘колодка’, ‘образец’ (Абаев, т. 1, с. 519).

ing΄yn и. | ingin д. ‘творог’, ‘масса свернувшегося молока после введения сычужной закваски’. Высказано предположение по поводу возможной местной кавказской этимологии в связи с наличием несколько схожих лексических единиц в мегрельском (ingiri ‘холодная сыворотка’) и хиналугском (eng ‘сыр’) языках (Абаев I, 544 - 545). Полагаем более обоснованным тюркское происхождение данной лексемы. Кар.-балк. ингирчек [iŋirček] ‘творожная масса’, ‘створоженный осадок (в прокисшем молоке)’ (КБРС, 304), татар. эремчек ‘творог’, ‘творожный’, тув. ээжегей ‘творог (из кислого мо¬лока)’ (ТувРС), кирг. иримчик ‘сыр домашнего приготовления (из кипячёного молока)’ (КРС), каз. iрiмшiк ‘творог’, ‘сыр’(КазPC, 655), тел. iрiгäн ‘творог, остающийся на дне котла после выкуривания вина из молока’ (Радлов III, 1461). Полагаем, что тюркские формы явились источником для всех кавказских вариантов данного слова.

kadavar и. ‘скудный’. Автором не обнаружена этимология этимологии данного слова (Абаев I, 566). Возможно, здесь имеет место происхождение из тюркского қыт [qәt] ‘недостаточный’, ‘скудный’, ‘дефицитный’, ‘малочисленный’; ‘нехватка’, ‘недостаток’ (ЭСТЯ VI, 253).

kærz | kærzæ ‘ясень’ Абаев осетинскую форму считает неотделимой от чуваш. kavrəś, karaś ‘ясень’, находит также соответствие в монгольском küjrüs ‘ясень’, и в этой связи делает вывод о заимствовании из старочувашского (булгарского) в староосетинский (аланский) (Абаев, 1, 587 – 588), не замечая при этом обширных параллелей в других тюркских языках (СИГТЯ, 427), в том числе и кар.-балк. формы kürč / küjrüč / küjrüc ‘ясень’, которая и была, судя по всему, источником для осетинской.

qæppæl д. ‘одежда’ отнесено Абаевым к группе «звукоизобразительных» слов (Абаев, т. 2, с. 292), несмотря на очевидное совпадение с карачаево-балкарской (общетюркской) формой къаптал [qaptal] ‘бешмет’. Следует заметить, что тюркское qaptal получило широкое распространение среди народов Северного Кавказа (кабард. къэптал, чеч., инг. гIовтал и др.) (Студенецкая, приложение: таб. 1). Об исконном происхождении общетюркского къаптал см.: (ЭСТЯ V, 269).

sandæraq д. хороводный танец, исполнялся в старину в некоторых районах Дигории. Автор точно подметил происхождение названия танца от тюрк. sandәraq ‘бред’, ‘бредящий в жару’, отметил также наличие этого танца в прошлом у кабардинцев (Абаев III, 29), но не смог указать источник, откуда этот танец проник к адыгам и осетинам, тогда как известно наличие старинного танца «Сандыракъ» у карачаево-балкарцев (КБРС, 540), у которых он и был заимствован вышеназванными народами вместе с названием.

sont ‘неразумный’, ‘безрассудный’, ‘необдуманный’, ‘сумасбродный’, ‘взбалмошный’; иногда также ‘юный’, ‘молодой’ (‘неразумный’, ‘не достигший зрелого ума’). В статье высказано сомнение в тюркском происхождении слова (от сандыра- ‘бредить’) и сделана попытка поиска индоевропейской этимологии, которая, надо заметить, к большому успеху автора не привела (Абаев III, 136). Следовало бы обратить более пристальное внимание на тюркскую этимологию данного слова, в частности, кар.-балк. форму слова сант [sant] ‘равнодушный’, ‘нечувствительный’; ‘глуповатый’, ‘дурашливый’; ‘рассеянный’, а также санча [sanča] ‘дурашливый’, ‘глуповатый’ и т.п., только в пренебрежительной форме (КБРС, 541), а также татар. форму сантый ‘дурачок’, ‘дуралей’, сантыйлану ‘дуреть’, ‘одуреть’, сантыйлык ‘дурость’, ‘дурачество’ (TPC).

sūryn : syrd и. | sorun : surd д. ‘гнать’, ‘прогонять’, ‘гнаться’, ‘преследовать’. Абаев сближает с «сакским» hasura ‘добыча’, ‘дичь’, тохар. śaru и śerwe ‘охотник’, арм. sour ‘быстрый’, др.-инд. śurudh- ‘добыча’, белудж. sur- ‘двигаться’, ишкаш. sur-:surd ‘красться’, ‘подкрадываться’, бартанг., рушан. sōr-, тадж. soridan ‘выслеживать’ (Абаев III, 171). В связи с отсутствием в индо-иранских языках близких аналогий, Абаевым сделано предположение о контаминации с тюркским sür ‘гнать’, ‘прогонять’ (там же). Однако, безусловно признавая родственный «ностратический» характер индоевропейского и тюркского корня sur, следует, вместе с тем, отметить абсолютную семантическую идентичность исследуемых осетинского и тюркского глаголов, при почти таком же фонетическом сходстве: кар.-балк. (тюрк.) сюр- ‘гнать’, ‘выгонять’; ‘гнаться за кем-либо’, ‘догонять кого-либо’; ‘угонять что’; ‘гоняться за кем-либо’ (КБРС, 592). Подобная близость, полагаем, может свидетельствовать не о контаминации осетинского глагола с тюркским, а о прямом заимствовании тюркской формы в осетинский язык, поскольку никаких заметных признаков иранского корня в исследуемом осетинском глаголе нет, а некоторое созвучие с индоиранскими формами имеет место лишь в связи с общностью происхождения индоевропейского и тюркского корня sur.

sybyrtt и. | sibirtt д. ‘звук’, ‘звук речи’, ‘(короткий) шепот’ сопоставляя с тюркским sәbәr, šәbәr ‘шепот’, ‘шорох’, sәbәrda, šәbәra ‘шептать’, автор делает вывод об их звукоподражательной природе (Абаев III,181 - 182), с чем, разумеется, нельзя не согласиться. Однако также нельзя не согласиться с тем, что в осетинском языке данная лексема является заимствованием из тюркского языка, поскольку иранских параллелей нет. Близкое фонетическое сходство с кар.-балк. šәbәrt ‘шорох’, ‘шум’ (КБРС, 755), позволяет сделать однозначный вывод о заимствовании осетин. формы из карачаево-балкарского языка.

syntæg и. ‘кровать’ выводя из осетинского (иранского) существительного synt / syntæ ‘носилки’, автор делает вывод о том, что с осетинским syntæg следует сближать кар.-балк. шиндик [šindik] ‘стул’, ‘табуретка’. (Абаев III, 204). Что, однако, необоснованно, поскольку параллели кар.-балк. шиндик обнаруживаются в иных тюркских языках: тув. сандай ‘стул’, ‘при¬способление для сидения (общее название)’; борбак сандай ‘табурет¬ка’; узун сандай ‘скамейка’ (ТувРС).

Syrdon и. | Sirdon д. имя одного из популярнейших героев осетинского («нартовского») эпоса. Отличался хитростью, находчивостью и остроумием, но также злоязычием и склонностью ко всяким козням. Абаев производит его имя от syrd | sird ‘зверь’ (Абаев III, 207). Данный герой бытует и в карачаево-балкарском нартском эпосе под именем Шырдан [Šәrdan]. Сталкиваясь с безусловной трудностью этимологии имени этого героя, следует отметить наличие в киргизском языке слова сырдан ‘хитрый’ (КРС), которое можно вывести из кирг. глагола сыртта- ‘уходить в сторону’, ‘сторониться’ (там же). Возможно также применить татарский глагол сырпалану ‘ласкаться’, ‘льститься’ (ТРС). Значение киргизского сырдан ‘хитрый’ полностью совпадает с характеристиками осетинского нартского героя Сырдана / Сирдана.

tæbæğ ‘тарелка’, ‘блюдо’ Абаев считает арабизмом (Абаев III, 243), однако в ряде тюркских языков имеет место значение данного слова кирг. табак ‘лист (бумаги)’, татар. табак ‘лист’, табаклы ‘листовой’; каз., тур., алт., тел., леб., шор., тарач. табақ / табах / табака помимо значений ‘чашка’, ‘блюдо’, ‘миска’ имеет также значение ‘лист’ (КазРС, 431, Радлов III, 961, 962, 963). То есть, значение тюркского слова tabaq не просто шире арабского, оно еще представляет собой то значение, которое было, скорее всего, характерно для этого предмета первоначально, то есть, ‘широкий лист, на который можно класть пищу’, которое впоследствии приобрело смысл ‘чашка’, ‘блюдо’.

tusk’a д. ‘кабан’ Абаевым ошибочно названо скифо-германской изоглоссой в связи с наличием в германских языках слова tusk ‘клык’, tusky ‘клыкастый’ (Абаев III, 320 - 321)). Ни в одном из известных германских языков ‘кабан’ не носит наименования, связанного со звукорядом tusk. В то же время, в тюркских языках очень распространено слово čučqa / čočqa / čušqa / čočxa для обозначения ‘свиньи’. В отношении возможности замены начальной č на t, следует обратить внимание на изменение начального č на t в фонетически сходного тюркского слова, обозначающем ‘мышь’ в казахском языке – тышқан [tәšqan] (КазРС, 455), тогда как в близком казахскому киргизском языке ‘мышь’ носит название чычкан [čәčqan]. Так же обстоит дело и в татарском языке, где также вместо общетюркской čәčqan употребляется тычкан [tәčqan] (Радлов III, 1336).

tyl и. | tulǽ д. анат. ‘родничок’ (мягкое место на темени новорожденного, где кости черепа еще не срослись). Автор полагает, что осетинская форма относится к дериватам индоевропейской базы *tu- ‘пухнуть’ и приводит близкие соответствия в значениях ‘мясо без костей’ (алб.), ‘мягкая подкладка’, ‘подушка’, ‘мозоль’, ‘вздутие’, ‘шишка’ (греч.). Имеется в единственном числе и иранское соответствие в гурани tilā ‘лоб’. Автор полагает, что кар.-балк. тулу ‘мягкое темя у ребенка’ идет из аланского (под которым имеет в виду древнеосетинский) (Абаев III, 329). С данной точкой зрения невозможно согласиться в связи с наличием широких параллелей в иных тюркских языках: каз. тұлым ‘вихор’, ‘чуб’ (КазРС, 449), а также ‘пучки волос над висками, которые остаются не выбритыми у любимых сыновей богатых людей’ (Радлов III, 1470), тулум / тулуң в казахском, барабинском, алтайском, телеутском, шорском, лебединском, чулымском, сагайском, койбальском и качинском языках и наречиях означает ‘коса (у женщины)’ (там же, 1469), то же самое и в киргизском языке, где тулум (в эпосе) ‘коса (женская и мужская)’ (КРС). Каз. тулумшак ‘маленькие косички, носимые девочками по обеим сторонам лба’ (Радлов III, 1271). В чагатайском tuluğum ‘виски’ (там же, 1469). Имеется также связь и со значением ‘кожаный мешок’. Кар.-балк. тулукъ ‘мешок (из снятой чулком шкуры)’ (КБРС, 651). Тулуп / тулум (тел., алт., кумад., шор., крм., тур., азерб.) – ‘мешок без швов из целой выделанной кожи’ (Радлов III, 1469 – 1470).

tymbyl и. | tumbul д. ‘круглый’, ‘круглая масса чего-либо’ Абаев включает в группу так называемых звукоизобразительных слов (идеофонов), в которых определенный круг значений («круглое», «выпуклое», «вздутое», «выступающее», «торчащее» и т.п.) выражается определенными звуковыми комплексами (Абаев III, с. 330 - 335). Данная точка зрения мне представляется ошибочной в связи с наличием между языками, в которых фигурируют данные формы, древнего «ностратического» родства, доказанного В.В. Илличем-Свитычем. Наличие в абсолютном большинстве тюркских языков корня топ / том, обозначающего «круглое», «шарообразное» и производных от этого корня слов томалак (каз., чагат.) ‘круглый’, ‘шарообразный’; ‘шар’, ‘мячик’, ‘ком’, ‘клубок’; ‘толстый’, томбала (тур.) ‘шар фокусника’ (Радлов III, 1236, 1241), кирг. томпок ‘выпуклый’ (KPC), татар. тумпаю ‘вздуваться’, ‘вздуться’ (ТРС) и многих других фонетически близких осетинской форме tymbyl / tumbul (а эта близость признана и самим Абаевым со ссылкой на Радлова – см.: (Абаев III, 331)), и отсутствие фонетически близких форм в других иранских языках позволяет сделать вывод о гомогенности осетинской и тюркских форм и заимствовании осетинской формы tymbyl / tumbul из тюркских языков.

xatt ‘раз’ (в значении: «один раз», «несколько раз» и т.п.) Абаевым не этимологизировано однозначно, приведены лишь вероятные источники происхождения данной лексемы. Наиболее обоснованным с его точки зрения является происхождение от глагола xætyn ‘путешествовать’, ‘странствовать’, ‘бродить’ и означает собственно ‘путешествие’, ‘voyage’ (Абаев IV, 144 – 145). К сожалению, автор недостаточно обоснованно объясняет причину столь существенных семантических расхождений: «раз» и «путешествие». Фактически, здесь можно говорить об однозначном заимствовании из тюркских языков, в которых слово qat, помимо значений ‘слой’, ‘пласт’, ‘складка’, ‘ряд’, ‘ярус’ имеет еще и значение ‘раз’ в целом ряде тюркских языков (кар.-балк., тур., кар.т.г., кумык., тат., баш., чув. и др.) (ЭСТЯ V, 335; КБРС, 399).

ПРИНЯТЫЕ СОКРАЩЕНИЯ

ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА

Абаев I-V – Абаев В.И. Историко-этимологический словарь осетинского языка. М.; Л., 1958 – 1995. Т. I – V.

Айбазова – Айбазова Е.С. Термины родства в ногайском языке. // Актуальные проблемы карачаево-балкарского и ногайского языков / Отв. ред. М.А. Хабичев. Ставрополь, 1981, с. 56 - 68.

Древнетюркский словарь. Л., 1969.

Дыбо – Дыбо А.В. Рецензия на: Расторгуева В.С., Эдельман Д.И. Этимологический словарь иранских языков. Т. I. М., 2000, Т. II. М., 2003 // Этимология 2003 – 2005 / Отв. ред. Ж.Ж. Варбот. М., 2007, с. 338 - 348.

Иллич-Свитыч В.М. Опыт сравнения ностратических языков. Т. I. М. 1971.

КазРС – Бектаев Калдыбай Казахско-русский словарь. Алматы, 2002.

КБРС – Карачаево-балкарско-русский словарь / Под ред. Э.Р. Тенишева и Х.И. Суюнчева, М., 1989.

КРС – Киргизско-русский словарь:
[http://janyzak.narod.ru/dic/kr_b.htm]

Махмуд ал-Кашгари Диван Лугат ат-Турк. – Алматы, 2005.

ОРС – Осетинско-русский словарь. 3-е дополненное издание / Составители: Б.Б. Бигулаев, К.Е. Гагкаев, Н.Х. Кулаев, О.Н. Туаева. - Орджоникидзе, 1970. [http://ironau.ru/lingvo-abbyy.html]

Радлов I-IV – Радлов В.В. Опыт словаря тюркских наречий: в 4-х т. СПб., 1899 – 1911.

Русско-карачаево-балкарский словарь / Под ред. Х.И. Суюнчева, И.Х. Урусбиева. М., 1965.

РТС – Русско-татарский словарь / под ред. Ф.А. Ганиева. М., 1991.

СИГТЯ – Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков. Пратюркский язык-основа. Картина мира пратюркского этноса по данным языка / Отв. ред. Э.Р. Тенишев, А.В. Дыбо. – М., 2006.

Студенецкая – Студенецкая Е.Н. Одежда народов Северного Кавказа XVIII - XX вв. – М., 1989.

ТРС – Татарско-русский большой словарь: [http://www.balkaria.info/dictionaries/tatar/trbs/index.html]

ТувРС – Тувинско-русский словарь: [http://www.franklang.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=956&Itemid=888]

Фасмер – Фасмер М. Этим